В качестве дальнейшей имитации литературного процесса, помимо «аналитических» статей, была также и полемика. Против обвинений Мирского, утверждая огромную важность Джойса и необходимость изучать его творчество, выступил… Всеволод Вишневский,[56] ярый страж пролетарской сознательности и передовик всех погромов против неортодоксальных писателей. Вишневский – защитник Джойса от Мирского – обвинителя! – очередной мрачный абсурд сталинской эпохи. Но, разумеется, защита Вишневского была специфической: он призывал изучать Джойса как описателя «гангрены Европы», а также следуя лозунгу «Знать своего врага». Последний аргумент он повторил и в выступлении на съезде писателей в августе 1934 года.
О Джойсе там говорилось немало. В упомянутом выше докладе Радека заключительный раздел носит название «Джеймс Джойс или социалистический реализм?» – так что художник тут вырастает едва ли не во Врага Номер Один, в гибельную альтернативу Истинному Учению. Радек убедительно показал, что «в интересе к Джойсу бессознательно выражается желание уйти от великих дел нашей страны, убежать от бурного моря революции к застойным водам маленького озера и болотам, в которых живут лягушки». Но, как ни странно, здесь же, на съезде, он встретил возражение. Немецкий поэт и журналист Виланд Герцфельде всю свою речь посвятил исключительно спору с Радеком по поводу Джойса. Конечно, он также не мог не увидеть у Джойса множества «извращений и искажений», но все-таки находил возможным отнести его к тем, «которые сами ни на что не надеются и не борются», однако «помогают более сильным, более молодым современникам занести кулак на ту систему, под огнем которой все они страдают». Больше того, хотя Радек с гордостью указал, что для немецких рабочих в концлагерях источником сил служило чтение «Брусков» Панферова, Герцфельде заявил, что «Панферов может учиться у Джойса». И эта вредная речь была к тому же на другой день под названием «О методе Джойса и революционной литературе», перепечатана в «Известиях», руководимых Бухариным. Понятно, что Радек в заключительном слове вернулся к ошибочным взглядам немецкого товарища и указал на всю их опасность. Упоминали Джойса и многие другие писатели. Отдельные из них (Мих. Кольцов, Лев Никулин, С. Третьяков) сочли возможным высказаться за перевод его книг, но все делали это с пониманием и критическими оговорками, и комсомольский писатель Николай Богданов, несомненно, выразил общее настроение, когда красиво сказал: «Тленное дыхание Достоевского, даже тот же самый Джойс не трогают молодого человека нашего времени». Вердикт форума пролетарских писателей был суров и ясен, как взор чекиста.
Между тем Джойса все же переводили. В 1937 году появилось полное издание «Дублинцев» с небольшим сдержанным послесловием Н. Гарина (псевдоним И. И. Анисимова). В середине тридцатых годов М. П. Богословской-Бобровой был сделан перевод «Портрета художника в юности» (однако напечатан он был гораздо поздней, лишь в 1976 г.). И наконец, еще раньше была начата работа над полным переводом «Улисса», независимо в Ленинграде и Москве. Уже в 1934 году в журнале «Звезда» появился перевод эпизода 6, выполненный Вал. Стеничем (псевдоним В. О. Сметанича, 1890–1938), за ним последовали переводы эпизодов 4 и 5 в журнале «Литературный современник» (1935. № 5). Однако в 1937 году Стенич был арестован и в сентябре 1938 года расстрелян. Его репутация как переводчика, эрудита, эстета была весьма высока – еще в юности он поразил Блока своим знанием поэзии (ср. эп. 5) – и до наших дней дожила легенда о том, что Стенич полностью перевел роман, но работа его была конфискована при аресте. С января 1935 года в журнале «Интернациональная литература» начал печататься другой перевод, изготовлявшийся по советскому методу бригадного производства литературы: члены кружка переводчиков под руководством И. А. Кашкина взялись переводить «Улисса», поделив его по эпизоду на брата. Точнее говоря, на сестру – среди восьми человек, чья работа была опубликована, мы видим семь переводчиц. К апрелю 1936 года было опубликовано 10 эпизодов (около трети романа); наиболее сложные эпизоды 3, 9, а также и эпизод 1 перевел единственный переводчик в группе, И. К. Романович. Но на этом публикация оборвалась; а в 1937 году Романович был также арестован и погиб. Работа над русскими переводами Джойса прекратилась надолго.
Осталось добавить две-три завершающие детали в панораму периода. В классических традициях, на площади казней было не без шута. В 1933 году, когда нежданным сторонником Джойса объявился Вишневский, блестящий пародист Александр Архангельский опубликовал небольшую пародию под названием «Вс. Вишневский. Искатели Джемчуга Джойса. Отрывок из романа. 1932 г.» Это всего страничка текста, но стиль «Пенелопы» и даже язык «Вещи в работе» («гехто что такое гехто доспассется молодой хвостомах…» – ср. эп. 6, 7; Гехт – известный писатель тех лет) тут имитируется неплохо и весело. Еще недурной момент карнавала – прямой контакт Джойса с советскими писательскими инстанциями. В 1932 году Международный Союз Революционных Писателей в Москве направил Джойсу анкету с вопросом: «Какое влияние на Вас как на писателя оказала Октябрьская Революция и каково ее значение для Вашей литературной работы?» За подписью Поля Леона (сражавшегося в Белой армии добровольцем) и с его несомненным удовольствием в ответ был послан нижеследующий учтивый текст:
«Милостивые государи,
мистер Джойс просит меня поблагодарить вас за оказанную ему честь, вследствие которой он узнал с интересом, что в России в октябре 1917 г. случилась революция. По ближайшем рассмотрении, однако, он выяснил, что Октябрьская Революция случилась в ноябре указанного года. Из сведений, покуда им собранных, ему трудно оценить важность события, и он хотел бы только отметить, что, если судить по подписи вашего секретаря, изменения, видимо, не столь велики».
Фамилия секретарши, приславшей анкету, была – Романова.
Были также личные встречи советских литераторов с опасным классиком. Первым, натурально, спроворил Илья Эренбург (эп. 5). В своих мемуарах он написал о Джойсе две-три страницы – такое же вязкое месиво полуправды, умолчаний, рисовки, как и вся книга – как и вся его жизнь. Джойс входит там в список авторов, которых он лично знал и «к книгам которых относился с благоговением» (первым стоит в списке Горький, Джойс – последним, седьмым). Но перед «Улиссом» он благоговел так, что даже не решился взять в руки, как это видно из его курьезного сообщения: «Свево мне рассказывал, что Стефан Дедал, герой романа „Улисс“, должен был называться Телемахом». Он пишет, что познакомился с Джойсом на обеде Пен-клуба (в 1927 г., в честь него, Эренбурга, Бабеля и Звево), однако Нино Франк, итальянский журналист и близкий знакомый Джойса, рассказал, как еще в 1926 году Эренбург посетил Джойса у него дома, и встречу эту устроил он, Франк, по просьбе Ильи Григорьевича. Мелочи, конечно… Как видим, встречал Джойса и Бабель, возможно, и еще кто-нибудь из выездных. Но был принят дома у Джойса и там с ним беседовал, кроме Эренбурга, только все тот же невероятный поклонник, Всеволод Вишневский. Беседа, впрочем, была недолгой и незначительной. Дело уже было в конце тридцатых, и в записи Вишневского о встрече, как и в похожей записи Шаршуна, доминирует впечатление от физической хрупкости художника и его почти полной слепоты. И еще – в заключение напомним – все это время шли своим ходом, отдельно от литературного базара, сложные отношения с Джойсом у Эйзенштейна.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});